Их верность демократическим институтам, вера в равенство, ... стремление к эксперименту и предпочтение нового старому отличает народ Соединенных Штатов как единственный в своем роде.

Р.А. Биллингтон. "Наследие американского фронтира" [25]

Следует отметить способность сибиряка к быстрому восприятию новых культурных черт; всякая новизна, раз она пришлась по сердцу, жадно воспринимается и проходит в массу. Этому много способствует отсутствие в характере сибиряка той забитости, которая неблагоприятно отражается на крестьянах многих частей Европейской России... Свобода в пользовании различными благами укоренила в нем известное миросозерцание о присущем ему неотъемлемом праве на жизнь и распоряжение известными благами, -- наклонность к простору, воле и равенству.

Россия. Полное геогарфическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русского человека. [16]

Уникальное свойство – обладание свободой – многими жителями порубежья ощущалось и ценилось. В их собственных глазах свобода делала их "привилегированным классом".

Нет более заметной отличительной черты жизни в новых Штатах в Америке, чем общая уверенность их жителей в собственной исключительности, и их самоуважение за это.

Э. Годкин. "Проблемы демократии" [цит. по: 23, стр. 15]

 

Стоит только взглянуть на сытую, коренастую фигуру сибиряка и на его самоуверенный вид, чтобы убедиться, что он не был ни под каким гнетом, не испытывал нужды и чувствует себя равноправным с остальным "привелигерованным" сибирским населением.

Россия... [16]

При случае, в порубежье не боялись подняться за свою свободу с оружием в руках.

Вера в прогресс – важнейшее свойство, которое англо-американские фронтирмены время от времени демонстрировали своим мятежным духом, который давал себя знать как только их самостоятельность (freedom of self-advancement) оказывались под угрозой. Восстания стали возникать уже в начале XVII в., когда первые переселенцы из Англии осознали, что Новый Свет требует новых порядков.

Р.А. Биллингтон. "Наследие американского фронтира" [25] .

 

Главные народные войны зажигаются не в самых задавленных, угнетенных краях, таких, скажем, как Черноземный центр, Среднее Поволжье, нет, они возникают в зонах относительно свободных, и уж потом с казачьих мест пожар переносится в мужицкие, закрепощенные губернии. Оказывается, для того, чтобы восстать, чтобы начать, уже нужна известная свобода, которой не хватает помещичьему рабу..."

Н.Я. Эйдельман. "17 сентября 1773 г." [22]

Привычка к свободе, самоуважение сочетается в жителях порубежья с сильнейшим индивидуализмом.

... Мы не утверждаем, что это [жизнь в условиях фронтира] воспитало самодостаточность – куда там; но это воспитало индивидуализм... Они нашли, что могут своим умом решить любую возникающую проблему.

Э. Годкин. "Проблемы демократии" [цит. по: 23, стр. 14]

Борьба с суровой природой отразилась в нем не одним одичанием и огрублением, а воспитала отвагу, ... привычку действовать в одиночку и самоуверенность.

Россия... [16]

Развитие этого качества, на первый взгляд, кажется странным. Суровые условия существования в диком краю требуют, наоборот, объединения усилий – например, при совершении дальних переходов, при борьбе с неприятелем, при раскорчевке леса и т.д. Исторические документы свидетельствуют, что и в американском, и в российском порубежье мало кто действовал в одиночку. "Фронтирмены" проявляли завидное умение при необходимости объединяться во временные коллективы (ассоциации, клубы, отряды, ватаги, банды), оставаясь при этом, что называется, "себе на уме".

В подобной индивидуалистской среде падала роль каких бы то ни было общественных норм и рамок. Во многих случаях слабела и роль религии. Даже если на фронтире оказывались религиозные фанатики, менялись в сторону упрощения их обряды и институты.

 

Набожности прихожан хватало, чтобы пройти до церкви пять или шесть миль; на преодоление больших расстояний – в десять или пятнадцать миль – требовалась более пылкая вера. ... Обширность пространства совершила в Виргинии то, на что в Англии потребовались десятилетия теологических споров. ... Виргинцы неосознанно "очищали" англиканскую церковь от присущих ей иерархичности и чрезмерного внимания к обрядам... но пространство не только "очищало" религию, оно во многом охлаждало ее пыл.

РА. Биллингтон. "Наследие американского фронтира" [25].

Легкости и грубости нравов много содействовала утрата сибиряком религиозности – этой коренной черты русского народа. Живя раскиданными на огромном расстоянии деревнями в 50—80 и даже 100 верстах от церкви, сибирский крестьянин поневоле бывал в ней очень редко, часто раз в жизни, когда приходилось венчаться. Лишившись в храме могучего возбудителя религиозной настроенности, сибиряк постепенно отвыкал от него и отвык наконец от церкви до такой степени, что потерял желание идти в нее, когда она находилась уже не так далеко от его жилья.

Россия... [16]

Естественно, снижались требования морали. Порубежья обеих стран прославились распущенностью нравов и, как сказали бы современные социологи, "тяжелой криминогенной обстановкой".

Нехватка женщин приводила к понижению уровня половой морали и, безусловно, способствовала огрублению нравов...

Некоторые рассматривали головорезов как просто участников распространенных в древности судебных поединков, но на современный американский лад.

Д. Бурстин. "Американцы: национальный опыт" и "Американцы: демократический опыт" [1]

 

Убийца, вор и обольститель внесли пренебрежение ко всякой нравственности, и самые ужасные по жестокости преступления в глухих местах Сибири не производят сильного впечатления...

При ведении хозяйства в обширных размерах сибиряки дорожили каждым членом семьи и предпочитали лучше мириться с не совсем безукоризненным поведением взрослых дочерей, чем отпускать их из своего дома замуж.

Россия... [16]

У жителей порубежья возобладал чисто материалистический взгляд на вещи. Развилось неуважительно-ироничное отношение к окружающему, "пересмеивание".

Мы – совершеннейшие материалисты, увлеченные погоней за Всемогущим Долларом, слепые к культурным ценностям.

Р.А. Биллингтон. "Наследие американского фронтира" [25]

Американский юмор и американские народные герои родились вместе. Первыми народными героями стали комические герои... Комическое и героическое смешалось и соединилось между собой в новаторских американских пропорциях.

Д. Бурстин. "Американцы: национальный опыт" [1]

Ум его [сибиряка] гораздо менее развит и гибок, чем у какого-нибудь нижегородца или ярославца, зато он гораздо более преобладает над чувством... Холодно-рассудочная, практическая рассчетливость сибиряков и преобладающая наклонность к материалистческому взгляду на вещи проявляется и в языке... Как придаток к сухо-рассудочному насторению, у сибиряка является наклонность к пересмеиванию... Сибиряки забыли не только вынесенную из России, но и собственную историю; войны, государственная жизнь не возбуждали здесь патриотизма... Заметна и утрата поэтической мечтательности вообще. Россия... [16].

Целью жизни для многих обитателей порубежья было обогащение.

Тяга к богатству – одна из постоянных сил человеческого общества, и если она проявляется здесь с большей силой, чем в Европе, то это... потому, что ее проявление встречает здесь меньше препятствий.

Э. Годкин. "Проблемы демократии" [цит. по: 23, стр. 15].

 

К сожалению, главным стимулом предприимчивости торгового и промышленного населения была жадность к легкой наживе. Развитие своекорыстных интересов и узко эгоистических мотивов составляет одну из главных темных сторон в характере жителей Сибири.

Россия... [16]

Фронтир и страна

Жаждущие легкой наживы не случайно попадали на фронтир. С одной стороны, эту легкость обеспечивало все то же отсутствие должного государственного и какого-либо иного контроля. Даже стоявшие на государственной службе сплошь и рядом "богатели многим богатством, а государю приносили от того многого своего богатства мало", иначе говоря, бесстыдно обворовывали казну (цитата касается сибирских сборщиков ясака [9, стр. 33]). Обман, грабеж, в более цивилизованном варианте – финансовая авантюра, взятка – неотъемлемые спутники фронтира.

С другой стороны, огромные территории оставались зачастую незаселенными до открытия их богатейших ресурсов. Не просто облегченные условия для махинаций и разбоя, но и реальные природные богатства в большинстве случаев нужны были территории, чтобы стать кипучим порубежьем. Богатство территории фронтира тем или иным ресурсом, как правило, определяет его роль в экономике страны. Это роль колонии: поставщика ресурсов и потребителя продукции промышленности более развитых территорий.

Считается, что богатые сырьем окраины стимулировали развитие экономики "вширь", то есть экстенсивным путем (до сих пор отличающим хозяйство обеих стран: США и России, от европейского).

Американские окраины поставляли сначала табак (в XVII веке служивший одним из столпов экономики страны), потом хлопок, зерно, золото и серебро, наконец, в конце прошлого века, мясо.

Важнейшим ресурсом российской окраины первоначально были меха – валюта прошлых веков. В середине XVII в., по разным оценкам, от одной тринадцатой до трети государственных доходов составлял доход от сбора сибирской пушнины. К началу XIX в. заготовка мехов потеряли свое былое экономическое значение (из-за изменения конъюнктуры мирового рынка, моды, а также уменьшения численности пушных зверей в результате охоты).

В это время Сибирь стала поставщиком различных руд, в том числе серебра (добывавшегося с начала XVIII в., главным образом, на Алтае) и золота. В наши дни, как и в пресловутые годы застоя, экономику страны продолжают кормить сибирские нефте- и газодоллары, выручаемые за продажу "черного" (нефть) и "голубого" (природный газ) "золота" Сибири.

Что в основе?

Здесь можно было бы дать определение фронтира как территории, исключительно богатой каким-либо ресурсом, и потому полной всяким "алчущим добычи сбродом". Эдакая "речка Вача" Высоцкого: "Я на Вачу еду плача, возвращаюсь – хохоча". Именно так иногда и делается (например, Р.А. Биллингтон определяет фронтир как "географический регион ..., где низкая плотность населения и обычно богатые и слабо разработанные природные ресурсы обеспечивают исключительную возможность для улучшения социального и экономического статуса мелких собственников [25, стр. 25]). Однако это не совсем так.

Обратимся к еще одному аспекту взаимоотношений порубежья и остальной части страны – хотя и более спорному, чем вышеназванные. Ряд исследователей считает, что окраины "оттягивали на себя" массы недовольных. В американском случае – как принято считать – наличие осваиваемых окраин тормозило развитие рабочего движения, увлекая обездоленных в погоню за призрачной мечтой "за горизонтом". В России также вместо открытого бунта всегда была возможность "утечь" куда-нибудь подальше от притеснителя. Как писал А.И. Герцен, "Если б Россия не была так пространна... то без преувеличения можно сказать, что в России нельзя бы было жить ни одному человеку, понимающему сколько-нибудь свое достоинство". [2, стр. 9].

Фронтир, порубежье представлялись землей обетованной, землей надежды. Как правило, это была надежда на улучшение экономических условий, но нередко – и надежда на обретение свободы (физической или духовной, как в случае со старообрядцами, пуританами и представителями других религиозных течений, многочисленных на фронтирах); надежда начать новую жизнь. При этом реальные условия фронтира в расчет не брались – о них просто не было известно. По словам одного из американских писателей Дж.Р. Стюарта, "дух романтизма опередил пироги Льюиса и Кларка, которые первыми пересекли мутные воды Миссури... Благодаря Ж.-Ж. Руссо наши поэты и романисты стали взирать на Запад, как на дикие, но прекрасные просторы, где человеку дышится свободно" [6, т.2, стр. 327-328].

Так мы подошли к основному "родовому признаку" фронтира – его неопределенности, неустоялости, неустойчивости. Пожалуй, это и стоит принять за основу, на которой формируется вышеописанная среда фронтира. В ней – истоки всех перечисленных социально-экономических явлений. Фронтир манил своих будущих обитателей, поскольку не был известен, и каждый мог возлагать на новые земли свои любые самые смелые надежды. Как заметил известный исследователь американского характера Д. Бурстин, "Если бы Америка не оставалась 'таинственным континентом' в течение почти всего первого века своего национального существования, то едва бы американцы смогли стать столь жизнеспособными и энергичными. Америка питала такое обилие надежд, поскольку являлась притягательным объектом для иллюзий" [1, т.2., стр. 285].

Конечно, фронтир – комплексное, многогранное явление, и ему можно было бы дать развернутую "многоэтажную" характеристику, где были бы упомянуты многочисленные экономические, социальные и политические аспекты. Однако мы считаем более предпочтительным комплексный подход к проблеме, а именно, поиск ответа на вопрос: "Почему здесь так?" Наиболее подходящий, на наш взгляд, ответ уже назван: "Здесь – неустойчивость[4]". Осмелимся отсюда вывести следующее определения фронтира: это зона неустойчивого равновесия.

Попытки организовать, упорядочить фронтир, поставить его под контроль, как правило, оканчивались крахом. В США, например, провалилась попытка организовать на границе Пенсильвании цепь поселений "воинственных фермеров", которые в обмен на налоговые льготы обязались бы охранять внутренние территории от индейцев (т.е. создать своеобразный аналог казачества). "Воинственные фермеры", однако, не пожелали охранять кого-либо кроме самих себя. Но не только в США, но и в "задавленной", как принято считать, самодержавным гнетом России "фронтирмены" безнаказанно позволяли себе неслыханные дерзости в отношении государства. Например, в XVII в. донские казаки отказалось "целовать крест" московскому царю, отписав, что "целованье на Дону не повелось", достаточно и того, что "ни к Турскому, ни к Крымскому, ни к Литовскому, ни к иному которому царю и королю служить не ходим, окроме вас, великих государей" [7, стр. 464—465].

В более поздние времена, в XIX в. правительствам как США так и России не удавалось полностью поставить под свой контроль заселение окраин – хотя бы и мирное. Вспомним американских скваттеров (самовольных захватчиков земли); аналогичное явление имело место и в российском порубежье.

Фронтир существует только по своим зыбким, неписанным законам, иначе это уже не фронтир. У него своя логика, свои правила. Как, перегретый газ нельзя описать по законам, верным для обычного газа, так и изучать фронтир надо по особым, фронтирным правилам.

 

Что думают по этому поводу?

Вспомним еще раз характерный "портрет" человека фронтира. Гордый вольный индивидуалист, авантюрист, легко идущий на риск принятия чего-либо нового, стихийный демократ. Такие качества как нельзя лучше подходили для жителей молодого государства США – и категорически противоречили устоям Российской империи. Отсюда и восприятие самого фронтира в каждой из стран.

Земля обетованная

Собственно говоря, вся Америка изначально воспринималась европейцами как место для реализации какой-либо мечты (то есть как фронтир). "Как состояние ума и как мечта Америка существовала задолго до того, как ее открыли ... С первыми сведениями о Новом Свете возникло ощущение, что эти мечты и стремления становятся фактом, географической реальностью, открывающей неограниченные возможности". [6, т.1, стр. 245 ]

Только что окунувшаяся в эпоху Просвещения Европа была полна самыми разнобразными идеями о новом обустройстве мира. И если в самой Европе для претворения этих идей в жизнь требовались революции, "нецивилизованная" Америка предстала в глазах европейцев "чистым листом" для творения. И они поехали за океан – творить.

В качестве иллюстрации к идее Америки как места для сотворения идеала чаще всего приводят пример пуритан-протестантов, обосновавшихся в колонии Массачусетского залива. Как следует из текстов пуританских проповедей, они считали себя избранными Господом для "строительства Града на Холме" (то есть демонстрации остальному миру образца праведной жизни).

Колония квакеров Пенсильвания была еще одним "Святым экспериментом"; колония Мэриленд задумывалась ее владельцем лордом Балтимором как "храм для гонимых английских католиков".

Мечты поселенцев Виргинии и Каролины были, в буквальном смысле, более приземленными: их интересовали благоприятные условия для земледелия. В их глазах неведомая земля представала настоящей "скатертью-самобранкой": "Глубокое отвращение ко всякой работе гонит людей в Северную Каролину, где изобильная природа и горячее солнце позволяют им бездельничать всю жизнь... В мягкую погоду они стоят, опершись на изгородь, окаймляющую кукурузное поле, мрачно раздумывая, не стоит ли немного разогреться с мотыгой в руках, но обычно находят предлог отложить это занятие до другого случая," – рассказывал один из первых американских писателей [6].

Джорджия, основанная в 1732 г., была попыткой осуществления филантропической утопии Дж. Оглторпа, и предназначалась для поселения "доведенных по причине несчастий или недостатка работы до крайности бедняков", правда, предварительно доказавших свое "трудолюбие и трезвенность". Быт будущих американцев был расписан буквально по мелочам, вплоть до указаний, сколько мыла и лампового масла следует выделять в год колонисту в зависимости от пола и возраста.

Впоследствии новая земля вновь и вновь воспринималась как место для осуществления очередной идеи. По сути, создание каждого нового штата было очередным творением идеала – как он представлялся его первым жителям. Каждый штат устанавливал свои собственные законы и порядки и даже образ жизни (как, например, мормонский штат Юта, одно время боровшийся за разрешение в нем многоженства; правда, официально новый штат был признан только после отказа от этой идеи).

Но самым грандиозным из воплощенных на американской земле проектов оказалось создание нового типа государства. По представлениям его отцов-основателей, небольшие размеры государства обеспечивают в нем демократию, большие – международную безопасность. Так были созданы Соединенные Штаты, сильный союз небольших демократических штатов, и новая форма государственного устройства – федерализм.

Гордость сопричастностью к великому делу самостоятельного конструирования судьбы целой нации – особое выражение патриотизма американского народа. По-хозяйски придя на новый континент, поселенцы Америки не только освоили землю – они "организовали" на ней новое государство по своему вкусу, отмахнувшись от метрополии. Штаты переполнены идеей "self-made", "сделавших себя самостоятельно", с момента собственного рождения. "Эмиграция и поселение были осуществлены за счет нашей собственной крови и состояния без помощи богатств или мощи Великобритании," – так гласил первый вариант Декларации независимости [3, стр. 37].

Американские пионеры выступали в собственных глазах не столько в роли первопроходцев, сколько в роли творцов-экспериментаторов. Переселяясь на новые земли, они брали на себя и ответственность за судьбу свою и занимаемой земли. Вольное приграничное население по собственной (!) инициативе формировало государственный аппарат новых штатов дабы "не жить в царстве ножа и револьвера" (как было сказано на одном из "учредительных" митингов в лагере золотодобытчиков в Кордильерах [26]). Будущие американцы пришли на новый континент как хозяева, и что важно, сами знали об этом.

Подобным установкам как нельзя соответствовал фронтир – с его свободой, индивидуализмом, равенством: идеалы нового государства совпали с реалиями фронтира. Так фронтир стал американским национальным символом.

Крамольная окраина

Те же самые понятия – свобода, индивидуализм, равенство – традиционно признавались в монархической России катастрофически опасными. Не даром радикально настроенные авторы (декабристы в своих поздних трудах, А.И. Герцен и др.) иногда обращались к Сибири как к прообразу нового общества и его возможной родине. [24].

Эта идея не оставляла умы вплоть до октябрьской революции, питая, в частности, идею сибирского областничества. "Некоторые области находятся в исключительных условиях, которые дают им надежду легче установить справедливые экономические отношения, чем в других областях, удрученных традициями... Сибирь принадлежит к числу этих счастливых областей. Ее молодое общество представляет открытое поле для реформ и законодательных экспериментов, которые могут быть произведены без ломки укоренившихся понятий, обычаев и привычек, потому что ломать нечего," – писал один из видных идеологов областничества сибиряк Г.Н. Потанин [13, стр. 99], за подобные идеи осужденный и отправленный из Сибири на каторгу в Европейскую часть страны.

Даже если фронтир не подымался против государства в открытую (как это было во время казачьих войн), их взаимодействие было чрезвычайно напряженным. Из былин известно, что первый русский "фронтирмен" Илья Муромец "отсидел" в княжеской темнице. Донским казакам слались опальные грамоты "с патриаршим отлучением от Церкви, за неисполнение Царских наказов жить в мире с азовцами". Легендарного ушедшего "воевать Сибирь" Ермака было приказано казнить за самовольный поход, и атаман был прощен только после того, как благополучно "поклонился царю Сибирью"[7]. Однако, если бы Ермак не погиб, он все равно был бы отстранен от руководства покоренной им Сибирью: к нему уже ехал воевода с известием: "Ермаку государь приказал быть Москве" [17, стр. 64]. Такая судьба постигла впоследствии Ерофея Хабарова, фактически завоевавшего для России Приамурье: он был отстранен от руководства "разгулявшимся" войском и увезен в столицу.

Взаимные трения между русским порубежьем и государством были несравненно сильнее, чем противоречия между фронтиром и формирующимся молодым государством в США (хотя и американский фронтир, как указывалось, был источником восстаний и более цивилизованной оппозиции). Отсюда и различия в образах фронтира и порубежья: порубежье представляется в русской культуре местом скорее трагическим, чем героическим.

"Разины, богатыри, которые в старину, в богатырские эпохи, делались основателями государств, тут гибли от государства" [18, стр. 360].

 

Россия: что вместо фронтира?

Также как реформирующаяся Европа, ценившая частную инициативу и генерировавшая идеи "естественного права", задавала свои координаты для восприятия Америки, российская действительность задавала свою систему координат для восприятия российской территории. Один из столпов российского сознания – централизация страны. Рассуждения российских авторов в большинстве случаев отталкиваются от центральной власти (самодержавия, "руки Москвы" и т.д.) – безотносительно к тому, осуждалась ли система или поддерживалась. Таков и специфический российский образ пространства – его можно было бы назвать "центростремительным".

"Центростремительное" отношение к пространству и колонизации имеет две ярко выраженных составляющих. На наш взгляд их можно было бы определить как взгляд на пространство с государственных позиций – взгляд "сверху", и взгляд его жителей, взгляд "снизу". Первый подход активен, второй – пассивен.

Единство в многообразии

Для произведений, созданных в "прогосударственном" духе, характерно подчеркивание внутреннего разнообразия страны. При этом прямо или косвенно указывается, что разнообразие служит как бы естественным препятствием для объединения, а его преодоление свидетельствует о силе государства:

"Не удивительно ли, как земли, разделенные вечными преградами Естества, неизмеримыми пустынями и лесами непроходимыми, хладными и жаркими климатами; как Астрахань и Лапландия, Сибирь и Бессарабия, могли составить одну Державу с Москвою? ...надобно только мыслить, чтобы с любопытством читать предания народа, который смелостью и мужеством снискал господство над седьмою частию мира, открыл страны... и просветил их Божественною Верою, без насилия, без злодейств, но единственно примером лучшего."[5, т.1, стр. 14-15].

Подобные представления становятся особенно популярными в периоды расцвета государственного могущества. Как заметил Г.П.Федотов, "В зените своей экспансии и славы, в век "Екатерининских орлов", Россия сознавала свою многоплеменность и гордилась ею. Державин пел "царевну киргиз-кайсацкие орды", а Пушкин, последний певец Империи, предсказывал, что имя его назовет "и ныне дикой тунгуз и друг степей калмык". Кому из поэтов после-пушкинской поры пришло бы в голову вспоминать о тунгузах и калмыках?" [21]. Образ "многообразия в едином" снова возвращается в советское время: "Ты по степи, ты по лесу, Ты к тропикам, ты к полюсу Легла родимая, необозримая, Несокрушимая моя" (А.Д'Актиль. "Марш энтузиастов". 1936 г.); "Встали, с русскими едины, Белорусы, латыши, Люди вольной Украины, И армяне, и грузины, Молдаване, чуваши - Все советские народы Против общего врага, Все, кому мила свобода и Россия дорога!" (С. Михалков. Быль для детей. [8]). Популярные советские песни словно перекликаются с горделивыми пушкинскими строками:

Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

от потрясенного Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет Русская земля?..

(Пушкин, "Клеветникам России" ) [14, стр. 500].

Акцент в таких произведениях делается, скорее не на собственно разнообразии, а на его единстве, а сама величина государственного пространства превозносится за возможность "растворить" внешние влияния:

Так высылайте ж нам, витии,

Своих озлобленных сынов:

Есть место им в полях России

Среди нечуждых им гробов."

[там же]

Другим аспектом "государственного" подхода к пространству является идея его колонизации во имя совершения цивилизаторской миссии (то есть опять-таки идея организации изначального разнообразия по единому образцу). Чего стоят, например, такие пассажи: "Пустыни и оазисы покрылись сетью железных дорог; открыты школы, библиотеки, банки, ученые учреждения и общества... возникла пресса (5 газет, из коих 1 на русском и 4 на туркменском языках), словом, на развалинах дряхлого мусульманства, царившего в течение ряда веков в Туркестане, расцветает новая, полная сил и жизни русская культура..." Или: "Сношения русских с Кавказским краем становятся более частыми и завершаются замирением Кавказа и присоединением его к России, после чего край вступает в новую эру мирного процветания и экономического развития" [10].

Такие представления о территории схожи с американскими. Та же активность, гордость обширностью:

Это твоя земля, это моя земля

От Калифорнии и до Нью-Йорка,

От секвой на западе и до Гольфстрима

Эта земля дана тебе и мне.

Не правда ли, чем не "Широка страна моя родная..."? Более того, девиз "Единство в многообразии" начертан на гербе США.

Идея цивилизаторской миссии также присуща Америке, причем едва ли не в большей степени, чем России. Она легко прослеживается в американской идеологии, начиная от пуритан, с их "Градом на Холме" – образцом для всего мира; до современной экспансии американской массовой культуры. "Даже Ч. Диккенс, известный своими симпатиями к беднякам Англии, говаривал об индейце: 'Я называю его дикарем, а дикарь - это тот, кого крайне желательно "цивилизовать" с лица земли'". [19, стр. 15].

И все же между общественным отношением к пространству в России и США существует значительное различие.

"... и тоска бесконечных равнин"

В отличие от России, в США нет мощной культурной традиции пассивного отношения к пространству. Государственно-активная позиция в отношении пространства в США – одновременно и массовая. В России – только официальная. На фоне официальной декларации внутреннего разнообразия России, ее граждане (особенно "просвещенные") ощущают гнетущее единообразие, щемящую "тоску бесконечных равнин" (С.Есенин). По известному выражению философа Н.А. Бердяева, душа русского человека "ушиблена ширью". Однако, виноваты в этом, похоже, не ширь и не загадочная русская душа.

"Благосостояние их деревни, полиция на их улице, участь их церкви и их прихода совершенно не волнует людей: они полагают, что все это принадлежит некоему могущественному чужеземцу, который зовется правительством ... Даже если их собственная безопасность подвергается угрозе... они складывают руки и ждут, когда вся страна целиком придет к ним на помощь". Эти слова были сказаны блистательным исследователем общественной жизни XVIII в. Алексисом де Токвилем в отношении тоталитарной Франции [20] – но сколько аналогичных рассуждений ведется сейчас об отсутствии "чувства хозяина" и т.п. у русского человека! Не оттого ли, что русская интеллигенция, не знающая реального местного самоуправления, по каждому поводу апеллирует ко всей государственной махине сразу?

В федеративном государстве забота о многих сторонах жизни человека, кроме обороны его от внешнего врага и т.п. глобальных проблем, "отдана на откуп" небольшой территориальной ячейке, где он живет (напомним, что многие законы в США сильно различаются от штата к штату). Судьба рядового гражданина зависит не столько от решений, принимаемых в далекой столице, сколько от событий, происходящих в непосредственной близости от него (в его штате, округе, квартале). Не случайно в США чрезвычайно развито сегрегированное расселение: оно соответствует популярным американским представлениям о том, что в бесконечно многообразной мозаике страны каждый гражданин может найти свою клеточку (пусть даже это бедный негритянский квартал, но это его квартал). Так и получается, что многообразие федеративной страны – многообразие для каждого.

Напротив, житель централизованного государства чаще всего сталкивается со всей его огромной монолитной мощью (вспомним знаменитое "Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз"). Человек слишком часто думает категориями не своего масштаба – категориями всего государства: "Простора так много, что маленькому человечку нет сил ориентироваться" (А.П. Чехов) [15, стр. 237]. И не потому ли, что пространство воспринимается оппозиционно настроенными авторами как вместилище неудовлетворяющего их государства, просторы России вместо американского оптимизма вызывают у них тоску?

Удивительно, как одна и те же территория, описываемая "прогосударственно"-мыслящими авторами как воплощение разнообразия, видится другим уныло-однообразными. Вспомним, например, вышеприведенное суждение о территории России Н.М. Карамзина – и вот что пишет о той же территории другой выдающийся русский историк – С.М. Соловьев:

"Перед нами обширная равнина: на огромном расстоянии от Белого моря до Черного и от Балтийского до Каспийского путешественник не встретит никаких сколько-нибудь значительных возвышений, не заметит резких переходов. Однообразие природных форм ослабляет областные привязанности, ведет народонаселение к однообразным занятиям ... одинаковые потребности указывают одинаковые средства к их удовлетворению – и равнина, как бы ни была обширна, как бы ни было вначале разноплеменно ее население, рано или поздно станет областью одного государства..." [18, стр. 159-160].

"Однообразно-равнинные" настроения преобладают, естественно, в не лучшие для государства периоды. Аналогичные идеи стали популярны в России и в наши дни.

Нарастает поток публикаций, отмечающих негативную роль необъятных просторов ("пространство – наш бич") и даже считающих их одной из причин отсталости России. И.А. Ильин пишет в этой связи: "Ни один народ в мире не имел такого бремени и такого задания, как русский народ..." [11, стр. 7]

 

Даже живя в условиях фронтира, мы продолжаем смотреть на него с "государственной позиции". Не пора ли России разобраться в своих взаимоотношениях с постоянным спутником – порубежьем; перестать пытаться подмять его под государственную машину и поискать пути мирного сосуществования.

Сейчас "в верхах" ведутся разговоры о необходимости формирования в России подлинного (а не только декларированного) федерализма, "воспитание" самостоятельности регионов. Опыт сношений с порубежьем может стать дополнительным аргументом в пользу такого решения.

Чем обширнее территория, тяготеющая к одному центру, тем остальное пространство обездоленнее и пустыннее в культурном и духовном отношениях. Единственное спасение окраин от опустошающего действия централизации заключается в учреждении областных дум с передачей им распоряжения местными финансами... В областях разовьются свои центры, способные соперничать с столицами. Культурное движение в областях получит независимость от государственного центра и будет развиваться в большем согласии с местными условиями", – таково требование фронтира [13, стр. 98].

Литература

1.Бурстин Д. Американцы. ТТ. 1—3. – М., 1993.

2.Герцен А.И. С того берега. // Сочинения. В 2 т. Т. 2.

3.Джефферсон Т. Автобиография. Заметки о штате Виргиния. – Л., 1990.

4.Замятин Д.Н. Историческая география России. Программа учебного курса. Рукопись. 1997.

5.Карамзин Н.М. История государства Российского. В 12 т.Тт. 1, 2, 5. – М., 1989—1993.

6.Литературная история США: т.1 и т.2. – М., 1955.

7.Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3 т. Т.1. – М., 1993.

8.Михалков С.В. Стихи и сказки. – М., 1958

9.Никитин Н.И. Освоение Сибири в XVII в. М., 1990.

10.Окраины России. Ред. П.П. Семенов-Тян-Шанский. – СПб., 1900.

11.Пивоваров Ю.Л. Сжатие интенсивно используемого пространства. Перспективная концепция макрорегионального развития России. // "География", 1997, №24.

12.Поплавская И.А. Лицеисты пушкинского выпуска и Сибирь (к проблеме формирования сибирской культуры) // Американский и сибирский фронтир. "Американские исследования в Сибири", вып. 2. – Томск, 1997.

13.Потанин Г.Н. Областническая тенденция в Сибири. // Отечество. Краеведческий альманах. Вып. 6. – М., 1995.

14.Пушкин А.С. Сочинения. В 3 т. Т.1. – М., 1986. Разумова Н.Е. Сибирь и эволюция философских воззрений А.П. Чехова // Американский и сибирский фронтир. "Американские исследования в Сибири", вып. 2. – Томск, 1997.

15.Разумова Н.Е. Сибирь и эволюция философских воззрений А.П. Чехова // Американский и сибирский фронтир. "Американские исследования в Сибири", вып. 2. – Томск, 1997.

16.Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей. Ред. В.П. Семенова-Тян-Шанского. Т. 16: "Западная Сибирь" -- СПб., 1907 г.

17.Скрынников Р. Ермак Тимофеевич // Встречи с историей. – М., 1987.

18.Соловьев С.М. Чтения и рассказы по истории России. – М.,1989.

19.Стивенсон Д.К. Америка: народ и страна. – М.,1993.

20.Токвиль А. Демократия в Америке. М.,1995

21.Федотов Г.П. Судьба империй. // Россия между Европой и Азией: евразийский соблазн. – М., 1993

22.Эйдельман Н.Я. 17 сентября 1773 г. // Из потаенной истории России XVIII-XIX веков. М., 1993.

23.America's frontier story. A documentary history of westward expansion. Ed. M. Ridge and R.A. Billington. – Huntington, N.Y., 1980.

24.Bassin M. Inventing Siberia: visions of the Russian East in the early nineteenth century. // The American Historical Review., vol. 96, n. 3, June 1991.

25.Billington R.A. America's frontier heritage. Albuquerque., 1991.

26.Billington R.A. Westward expansion. A history of the American Frontier. New York, 1982.

27.Turner F.J. The Frontier in American history. – New York., 1920.